Неточные совпадения
— Это вам так кажется, — заметил Мухин. — Пока никто еще и ничего не сделал…
Царь жалует всех волей и всем нужно
радоваться!.. Мы все здесь крепостные, а завтра все будем вольные, — как же не
радоваться?.. Конечно, теперь нельзя уж будет тянуть жилы из людей… гноить их заживо… да.
Но я
обрадовался поздно; над ним уже неразрушимо
царило другое влияние — ваше.
Вот встал Иван Васильевич, да и говорит: «Подайте мне мой лук, и я не хуже татарина попаду!» А татарин-то
обрадовался: «Попади, бачка-царь! — говорит, — моя пошла тысяча лошадей табун, а твоя что пошла?» — то есть, по-нашему, во что ставишь заклад свой?
— А, это ты, товарищ! — сказал он, — добро пожаловать! Ну, что его княжеская милость, как здравствует с того дня, как мы вместе Малютиных опричников щелкали? Досталось им от нас на Поганой Луже! Жаль только, что Малюта Лукьяныч ускользнул да что этот увалень, Митька, Хомяка упустил. Несдобровать бы им у меня в руках! Что, я чай, батюшка-царь куда как
обрадовался, как царевича-то увидал! Я чай, не нашел, чем пожаловать князь Никиту Романыча!
Будто чувствовалось, что вот-вот и природа оживет из-подо льда и снега, но это так чувствовалось новичку, который суетно надеялся в первых числах февраля видеть весну в NN; улица, видно, знала, что опять придут морозы, вьюги и что до 15/27 мая не будет признаков листа, она не
радовалась; сонное бездействие
царило на ней; две-три грязные бабы сидели у стены гостиного двора с рязанью и грушей; они, пользуясь тем, что пальцы не мерзнут, вязали чулки, считали петли и изредка только обращались друг к другу, ковыряя в зубах спицами, вздыхая, зевая и осеняя рот свой знамением креста.
— Я повторяю еще, — сказал Юрий, не обращая никакого внимания на слова земского, — что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить за него мою голову. Но тот, — прибавил он, взглянув с презрением на земского, — тот, кто
радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе
царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже — хуже некрещеного татарина!
— Но он же, премудрый Сирах, вещает, — перервал Лесута,
радуясь, что может также похвастаться своей ученостью, — «Не буди излишен над всякою плотию и без суда не сотвори ни чесо же». Это часто изволил мне говаривать блаженной памяти
царь Феодор Иоаннович. Как теперь помню, однажды, отстояв всенощную, его царское величество…
Старицы
обрадовались случаю поболтать с новым человеком, причем Платонида называла
царя «обменным шведом», который не может «воздержать посту», затем говорила, что образа пишут с шведских персон, и так далее.
Но бывали минуты сердечного веселия, когда
царь опьянялся любовью, или вином, или сладостью власти, или
радовался он мудрому и красивому слову, сказанному кстати.
Я дерзну напомнить вам то время, когда Россия, сражаясь с сильным внешним неприятелем, видела язву, смерть, волнение в стенах Московских и скоро после — безумный, яростный бунт, который пламенною рекою разливался по обширным странам ее; когда завистники Екатерины, сильные
Цари,
радовались нашему бедствию и грозили Ей новою войною… тогда, тогда надлежало видеть славу мужественных Ее добродетелей!
И все на него смотрели с почтеньем, все мысленно
радовались: «Вот-де и наших
царь награждает!» Одна Манефа не взглянула на кафтан с галунами. Но, когда после службы Михайло Васильич с хозяйкой посетил ее келью, слов не нашла игуменья, благодаря столь почетного гостя за нежданное посещенье. На сорочинах звала его ради одной прилики, зная наперед, что голова не приедет… И не приехал бы, если б не захотелось ему показаться людя́м в жалованном кафтане.
Один раз идет поздно вечером царский сын мимо избушки, и слышно ему — кто-то говорит: «Вот слава богу, наработался, наелся и спать лягу; чего мне еще нужно?» Царский сын
обрадовался, велел снять с этого человека рубашку, а ему дать за это денег, сколько он захочет, а рубашку отнести к
царю.
Старый больной лев лежал в пещере. Приходили все звери проведывать
царя, только лисица не бывала. Вот волк
обрадовался случаю и стал пред львом оговаривать лисицу.
Призывает Строгонов Ермака и говорит: «Я вас теперь больше держать не стану, если вы так шалить будете». А Ермак и говорит: «Я и сам не рад, да с народом моим не совладаешь — набаловались. Дай нам работу». Строгонов и говорит: «Идите за Урал воевать с Кучумом, завладейте его землею. Вас и
царь наградит». И показал Ермаку царское письмо. Ермак
обрадовался, собрал казаков и говорит...
Бастрюков в это утро находился в умилительно праздничном, проникновенном настроении. Он не рассуждал о приказе и едва ли запомнил его подробности, хотя слушал, затаив дыхание, но он чувствовал всем своим существом, что случилось что-то очень значительное и хорошее, что правда взяла свое, и
радовался за «людей», что им станет легче жить,
радовался, что бог умудрил
царя, и на молебне особенно горячо за него молился.
В хоромах Строгановых уже несколько месяцев
царили тревога и уныние. Ксения Яковлевна, нетерпеливо ожидавшая приезда за нею мужа, по-детски
радовалась наступившим весенним дням.
Митрополит на торжественных службах, обращаясь к нему, стал называть его
царем: «Божиею милостию
радуйся и здравствуй, преславный
царь Иван, великий князь всея Руси, самодержец» [А. И. Майков.] — «Иван III».
Митрополит на торжественных службах, обращаясь к нему, стал называть его
царем: «Божиею милостью
радуйся и здравствуй, преславный
царь Иван, великий князь всея Руси, самодержец» [А. Н. Майков — «Иван III».].
— Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему
царю и отечеству и
радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacrés et l’armée de nos alliés détruite, et vous trouvez là le mot pour rire, — сказал, он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение.
Радуйся, что еще Петроград-то твой, а уж с Царь-Градом заботы оставь!» И тут же представилось мне, что сидит в Константинополе какой-нибудь турок Ибрагим-бей, по-нашему Илья Петрович, и в ус себе не дует, что не нынче завтра наши умники и его толстый живот возьмут на прицел.
Конечно, как русский, любящий свою родину, я не могу не
радоваться, что проливы и Царь-Град будут наши, но и здесь в глубине сердца не могу не чувствовать некоторых сомнений: ведь жили же мы без Царь-Града и не жаловались.